Новости – Общество
Общество
Темная страница
Антонина Никитина Фото: Алина Ярхамова
Истории репрессированных советской властью жителей Курска
19 сентября, 2014 18:36
13 мин
– Ты не пиши, что мы старые, страшные, напиши, что мы молодые, энергичные, красивые. А то скажешь, что собрались тут бабки, начали что-то буровить.
– Мы не бабки, мы зрелые женщины, прошедшие, между прочим, сквозь огонь и воду. У некоторых, правда, правнуки уже есть. Мироновна, у тебя ж правнуки есть?
– Да есть у меня все, одного деда нет. И квартира с балконом даже есть.
– А у меня и дед, и квартира, и балкон, и правнуки, и правнучки…
– Ты посмотри, какая богатая!
В Ассоциации жертв политических репрессий веселый гомон — все друг друга перебивают и подкалывают, на столе чай, бутерброды, конфеты и печенье. Возникает чувство, что я случайно ошиблась дверью и попала не то на встречу однокурсников, не то и вовсе на чей-то день рождения.
– Это я сегодня первый день как из отпуска вышла, — говорит секретарь Ассоциации Зоя Бирюкова. — И вот они на радостях все сбежались посмотреть на меня, и говорят глупости: «Ой, как вы хорошо выглядите». Так, чешите отсюда, наелись, напились, чешите.
Три женщины, смеясь и громко переговариваясь, уходят в светлый кабинет. Из-за закрытой двери доносится гул голосов. Зоя Леонидовна рассказывает, что сейчас в Курске проживает около тысячи человек, которые являются жертвами политических репрессий, но в Ассоциации на учете состоят чуть меньше половины из них: когда льготы стали финансироваться не из федерального бюджета, а из местного, очень многие ушли. Цифры, мягко говоря, удивляют: основная волна репрессий приходится на 1937-1938 годы прошлого века, не трудно посчитать, сколько лет должно быть этим людям.
– В основном у нас состоят дети репрессированных, — объясняет председатель Ассоциации Анатолий Степанченко. — Очень мало осталось людей, которые сами пережили репрессии. Наши старики, родители, которые сидели, прожили, правда, очень много — вот мой отец умер в 92 года. Есть закон такой, что дети репрессированных, которые остались без попечения родителей в несовершеннолетнем возрасте, тоже обладают статусом реабилитированных от политических репрессий, и пользуются теми же льготами и правами. У нас дети есть разные, есть те, которые были достаточно взрослые, когда родителей арестовали, есть такие, кто родились в лагерях, как, например, Казачёк Дмитрий Федорович, у него в свидетельстве о рождении лагерный номер написан, а не адрес.
Деятельность Ассоциации очень насыщенная: Анатолий Федорович и Зоя Леонидовна вместе с активистами в прошлом году выхлопотали грант на 110 тысяч рублей у Комитета соцобеспечения. Деньги потратили на экскурсии и поездки по области («Каждую копейку требовали расписать, три раза отчет относила», — вздыхает Зоя Леонидовна), выпустили пятый том Книги памяти, где собрана информация о работе Ассоциации, а главное — истории жизни людей, которые были репрессированы в Курске, документы и фотографии. За пятый том Ассоциация получила «Курскую Антоновку» в номинации «Лучшая публикация года», а Анатолий Федорович стал человеком года в Курске как руководитель творческой группы, участвовавшей в создании книги.
«В каждой нации люди разные — и хорошие есть, и плохие»
В небольшом двухкомнатном помещении, где находится Ассоциация, постепенно становится тихо, народ начинает расходиться, чай в чашке давно остыл. Проводив со смешками подруг, Зоя Леонидовна начинает в наступившей тишине вспоминать о своих родителях.
– Я родилась в Курске, в семье служащих, в 1936 году. Мама, Клавдия Степановна, родилась в 1905-ом. До войны она работала бухгалтером на маслозаводе. Папа, Леонид Иванович, был на два года ее старше, и тоже работал бухгалтером. Поженились они в 27-ом. После учебы папу направили в Рыльск землемером работать. Там родились двойняшки, умершие в младенчестве, потом брат Борис. Я родилась, когда семья вернулась в Курск. Папа в нас мамой души не чаял, гулял с детьми, читал книги на ночь. Дома была коллекция пластинок с оперной и классической музыкой, был патефон. Брата он учил рисовать, играть на струнных инструментах. А мне, наверное, достался от бабушки талант портнихи, обшивала родных и знакомых. Война оборвала счастливую жизнь, папа ушел на фронт. Получили от него два письма, а потом пришло извещение: пропал без вести. Мы не эвакуировались, остались в Курске, потому что мама не могла оставить без присмотра своих родителей и родителей папы.
В доме Зои Леонидовны поселились немцы. Один каждый день устраивал развлечение: выгонял во двор детей и делал вид, что собирается расстрелять их маму. Но некоторые приносили еду с полевой кухни.
– В каждой нации люди разные, — говорит Зоя Леонидовна. — И хорошие есть, и плохие. После войны отец не вернулся. К маме многие сватались, но она его ждала, верила, что он жив. В 1946 году от него пришло, наконец, письмо. Он попал в конце 41-ого в плен в «Бобруйском котле», тогда сдалось много человек. После четырех лет лагерей их освободили американцы и отправили в фильтрационные лагеря. В 46-ом его осудили. Работал он на рудниках и шахтах в Березняках, Перми, Соликамске, Кемерово. Вернулся отец в 1956 году, срок у него был 10 лет. После возвращения жизнь у них с мамой не сложилась. Он вернулся больным человеком, измученным, и доживал свой век в другой семье.
Отец Зои Леонидовны умер в 1983 году в возрасте 70-ти лет. В 2002 году был реабилитирован.
В семье председателя Ассоциации Анатолия Федоровича судьба нескольких людей сложилась трагически: арестам подвергались сначала его дяди, а после войны был арестован и родной отец.
– Он родился в селе Веселое Глушковского района в 1904 году. В этом селе несколько веков проживал старинный род Степанченко. Соблюдался всегда такой порядок: сразу после рождения сына родители закладывали фундамент для его дома, так из представителей одного рода появлялись целые села. У отца было пять братьев и одна сестра. Мы имели все необходимое: ветряную мельницу, конную молотилку, маслобойку, пасеку, кузницу, кирпичный завод. После революции 17-ого года жизненный уклад стал разрушаться: дети состоятельных семей стали разъезжаться подальше от родных мест. Все, что было нажито трудом нескольких поколений, бесплатно отдавали в колхоз, того, кто отказывался — раскулачивали.
Отца Анатолия Федоровича, Федора Климовича, призвали в Красную армию в 1923 году. После возвращения он устроился рабочим на железную дорогу. В 1928 году он женился и вместе с супругой бежал от преследований в Мариуполь. Трое его братьев переехали. В Курске остался Иван Климович, он работал на железной дороге. В 1937 году его арестовали, осудили на десять лет. Он не вернулся.
В Мариуполе у семьи Степанченко родился сын, который умер в младенческом возрасте — уж слишком тяжелые были условия для жизни. В Курск они решили вернуться только в 1931 году. С 1938 года Федор Климович работал связистом, и по этой причине не был призван на войну в 1941 — связистам выдавали освобождение.
– За неделю до оккупации всех мужчин города направили в народное ополчение. Оружия не было — одна винтовка на 2-3 человека, и бутылки с зажигательной смесью. Немецкие войска без больших потерь вошли в город. Во время оккупации отец работал сапожником, а после освобождения был призван по специальности, тоже работал связистом. Он был арестован 1 марта 1948 года по ложному доносу. По июнь находился под следствием в городской тюрьме, в районе Глинище. Нам разрешали приносить ему продукты. В то время под следствием было много людей, приходилось стоять в очереди по 2-3 часа, чтобы отдать передачу. Уже после его возвращения мы узнали, что допросы были с пристрастием. Отца обвиняли в том, что находясь в оккупации, он был связан с полицаями — изменниками Родины. Тех, кто с обвинениями не соглашался, били до потери сознания. Приходилось все подписывать. Чаще всего людей брали по оговору соседей, поэтому все обвинения были надуманы и недоказуемы, абсурдны. Судили отца в Курске, суд шел не больше десяти минут. Его приговорили к 10 годам лагерей. Восемь лет он проработал на угольных шахтах, и был освобожден досрочно, в 1955 году. Вернулся в 56-ом, и был реабилитирован в 1957 году.
Отец Анатолия Федоровича работал оператором газовых котельных табачной и бисквитной фабрик, и в 1984 году вышел на пенсию. Умер в 1996 году, ему было 92 года.
Антонина Никитина — также член Ассоциации жертв политических репрессий — встречает меня в небольшой типовой хрущевке, с порога предлагает чай и сразу же начинает рассказывать о своей семье. Ее отец, Яков Иванович, был осужден дважды, в 1936 и 1945 годах. В Первую мировую его забрали в армию, где он получил звание унтер-офицера. Прошел и Гражданскую войну, воевал до 1922 года.
– Ему предлагали остаться в армии, но он вернулся домой, в колхозе был избран в комитет бедноты, на моей матери женился, ей было тогда всего 17 лет. Его арестовали в конце 1936 года, а в семье было пятеро детей уже, из-за какого-то анекдота неправильного. Пока он находился под следствием, мы потеряли пасеку, некому было за ней ухаживать. Мама, правда, добилась его освобождения — дошла аж до Верховной коллегии.
В 1943 года Якова Ивановича призвали в армию, вернулся он в июле 1945, с медалями. Но через несколько месяцев его опять арестовали, и на этот раз осуждения не удалось избежать — дали 10 лет лагерей с конфискацией имущества. Правда, за участие в боях срок сократили в половину.
– Написали на нас соседи донос. Такое часто было. Забрали все, что можно забрать. Корову-кормилицу, и папин костюм, который он с войны привез, единственный костюм за всю его жизнь. Его отправили в Челябинскую область. В 47-48 годах был неурожай, голод, отец в письмах просил прислать хоть картофельных очистков, но у нас ничего не оставалось, было уже семеро детей. Все же отец выжил, вернулся домой, но со сломленной психикой. Очень жалел об этом костюме. Я тогда работала телефонисткой, и получила форму, она по размеру папе подходила, я только петлицы отпорола и отдала ему. В этой форме его потом и похоронила.
Судьба у самой Антоны Ивановны тоже не была легкой: во время оккупации в 12 лет делала тяжелую работу: копала поля, таскала камни, после освобождения города была мобилизована на строительство окопов под Курском, потом ее отправили на стройку в Тулу.
– Кормили впроголодь, жили в палатках. Люди убегали целыми партиями. Мне из школы пришел вызов, нужно было седьмой класс заканчивать. Надо было получить разрешение на уход, но меня от одного начальника отправляли к другому, и никто не решался отпускать. Тогда мы с другими девочками ушли без разрешения, вчетвером. Шли пешком, и в первой же деревне встретили генерала. Я показала ему вызов из школы, и он нас довез до дома. Меня арестовали в феврале 1944 года. Без суда дали пять лет, отправили этапом в Тулу, в колонию. После Победы была амнистия, и в августе 45-го меня освободили. Ни в Курске, ни в Туле не было вообще никаких документов о моей судимости. Я вернулась домой, а в октябре уже арестовали папу.
Никитина Якова Ивановича не стало в 1964 году в возрасте 69 лет. Реабилитирован он был в апреле 1994 года.
В Курской области в 1937 году было установлено контрольное число арестов – четыре тысячи человек (данные здесь и ниже приводятся по «Книге памяти», т. 5 – 2011, Курск). Эти цифры были ориентировочными, их превышение допускалось при ходатайстве. Потому через некоторое время было разрешено совершить еще 6 тысяч арестов. Всего с 6 августа по 31 октября 1937 года было арестовано 8354 человека. В послевоенные годы в Курской области было расстреляно 1996 человек, только в уголовном порядке незаконно репрессировано почти 20 тысяч человек, а в административном — свыше ста тысяч. Среди всех этих людей герой Советского Союза Михаил Андреевич Сысоев, в 1950-ом осужденный якобы за связь с иностранной разведкой. В конце 1930-х был арестован и осужден сначала на расстрел, а позже — на 10 лет лагерей, бывший редактор газеты «Курская правда» Владимир Князев. Указывалось, что он являлся руководителем контрреволюционной организации в редакции, и через печать ведет подрывную работу. В 1937-ом были арестованы являющийся на тот момент редактором Власов и еще восемь сотрудников редакции. «Чистка» была проведена и среди сотрудников прокуратуры: на начало 1993 года было установлено более 280 фамилий репрессированных прокуроров и следователей. Из них 90 были расстреляны. «Чистки» коснулись и руководителей крупных местных предприятий: были приговорены к расстрелу директор и несколько административных работников Курской биофабрики, арестованы директора заводов «Коммунар», сахзавода им. К.Либкнехта, главный агроном Свеклосахартреста, старший инженер Курского Сахтреста. В 1930-ые репрессиям подвергались и церковнослужители: среди них на территории Курска было расстреляно 49 человек.
– Это темная страница нашей истории, — говорит Анатолий Федорович. — Не потому темная, что о ней немного известно — известно как раз много. Никто не знает, сколько фактически человек пострадало от репрессий по всей России. Я видел цифры, которые говорят сами за себя — 66 миллионов человек. Разве можно об этом забыть, разве можно об этом молчать?
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
